В этом баре за стойкой торговали ядами,
в дыму паря, я заляпал тебя взглядами,
и твои губы трубочку в стакане так трогали…
Ты моя панночка, и всё по Гоголю…
Ты заплела косу, и мой уже язык заплетался,
мы заплели ноги так, что свело пальцы,
и ты шептала моё имя, кричала в подушку,
но почему-то на французском. В голове кукушка
тоже что-то кричала, но я не стал считать.
Годы как деньги – если они есть, трать.
За что такое счастье, я не достоин…
И вот уж в медсанчасти валяюсь с перепою,
препаратами напичкан. За окном синичка,
ну, отвечай скорее, где же моя алкофея.
Да ты со мной не спорь, она прогонит хворь
и поцелует меня в нос. Скулит мой пёс.
Горят костры, моряк остынь,
ты не сможешь спасти свой корабль.
Горят костры, моряк остынь,
что ты там в темноте накарябал…
Не понять нам ни буквы, ни слова,
вколите пациенту галоперидола.
Вся жизнь – это паб, всё зло из-за баб.
Но знаешь, брат, кто так сказал – сам виноват.
Сам, брат, виноват, ты сам, брат, виноват.
После семи придёт тоска, за сердце теребя,
закончится вино, она начнёт пить тебя,
потом откусит голову, как самка богомола,
и ты проснёшься в чужой квартире голый.
А рядом – бывшая, в её глазах усмешка…
гашиш или коньяк, к чему такая спешка,
ведь ты так это любишь, себе не ври…
Привычным рикошетом в ноздри – пустыри,
да пусть горит, ты не туши, до тла.
Твой монастырь – всё это чушь, дала
ты каждому, по-моему, в этом баре, тварь,
они прожарили тебя – на ляжках копоть, гарь.
Крик, визг с испуга… Это злая вьюга
замела тебя, мой друг, поставь назад утюг.
Ой, как же тебя прёт, ты не растопишь лёд,
лучше сдавайся сам. Звони ментам.
Горят костры, моряк остынь,
ты не сможешь спасти свой корабль.
Горят костры, моряк остынь,
что ты там в темноте накарябал…
Не понять нам ни буквы, ни слова,
вколите пациенту галоперидола.
Вся жизнь – это паб, всё зло из-за баб.
Но знаешь, брат, кто так сказал – сам виноват.
Сам виноват.
Сам, брат, виноват, ты сам, брат, виноват.
Сам виноват.